Деда Изя. 2
Sep. 20th, 2013 03:01 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
uhu_uhuНачало: http://uhu-uhu.livejournal.com/205788.html.
Итак, в 1929 году бабушка с дедушкой и маленькой мамой переехали в Ленинград. Жили на Васильевском. Вообще 30-е годы — тёмный период жизни семьи. Но я могу себе представить, почему дедушка так боялся рассказывать о том времени. Помните у Булгакова в Мастере и Маргарите сцену, где у богатых трясли золото в подвалах НКВД? Не знаю были ли богатыми бабушка с дедушкой, но мне удалось выяснить, что примерно то же самое произошло с бабушкиным родным братом, дядей Мишей. Это тот, которому принадлежал Театр Комедии на Невском, что рядом с Елисеевским магазином и напротив Катькиного садика. Но, дядя Миша заслуживает отдельной истории. А что было с дедушкой, где он работал, чем занимался — ничего не известно. Учитывая его деловые качества (к сожалению, у единственного в нашей семье), думаю, что во времена НЭПа он был предпринимателем.
А во время войны, отправив маму с бабушкой вместе с Мариинском театром, директором которого был наш родственник (мама рассказывала, как она видела Уланову и Дудинскую в Лебедином озере, сидя в царской ложе), дедушка остался в Ленинграде, где и пережил всю блокаду. Только, когда открыли движение по льду Ладожского озера, он смог выехать во Фрунзе (теперь - Бишкек, столица Киргизии), куда вместе с театром уже переехали мама с бабушкой. У дедушки была цинга и потом всю жизнь болели ноги.
После окончания войны они вернулись обратно в Ленинград, но квартира на Васильевском была уже занята другими жильцами. Тогда дедушка купил у любовника дяди Мишиной жены, опереточной актрисы Изабеллы две комнаты на Гулярной (потом Лизы Чайкиной). Вот эту квартиру я помню прекрасно. Помню дворы, забитые поленницами дров, большую комнату с круглым столом
посредине, покрытым скатертью с бахромой и свисающим над ним большим круглым оранжевым абажуром тоже с бахромой, с буфетом красного дерева у одной стены, а у другой стены - пианино «Красный октябрь» с двумя бронзовыми орлами — канделябрами над ним. Вместо свечек туда вкручивались белые электрические лампочки-миньон. Эти орлы ещё живы. Только не знаю, что с ними делать. Продавать жалко, а везти в Германию — тяжело. Они вообще не подъемные. Помню, как дедушка доставал из буфета маленькие серебряные конусовидные рюмочки с эмалевой инкрустацией, наливал туда немножко какого-то сладкого вина и давал мне пить. Было очень вкусно.
Этот буфет красного дерева со многими дверцами, отделениями и ящичками тоже ещё жив. Жив также и овальный резной стол с завитушками вместо ножек, тоже красного дерева. Кроме буфета и стола сохранились ещё два старинных стула-кресла. Ну, настоящие стулья из романа Ильфа и Петрова. Когда у нас в квартире жила семейка молодых актёров, они эти стулья даже вскрыли. Но бриллиантов так и не нашли.:) У меня рука не поднимается выбросить всю эту старинную мебель на свалку. Она меня греет, когда я приезжаю в Питер, хотя и собирает кучу пыли. А самое главное, что я не могу выбросить, это то самое чёрное пианино «Красный октябрь». К нему ещё есть круглый крутящийся пианинный стульчик, чтобы у начинающего пианиста не болтались ноги. На этом стульчике за этим пианино ещё сидела и играла гаммы моя мама, потом я, потом мой сын, ставший в конце концов музыкантом, а потом и моя дочь, которая рисовала на белых клавишах каракули зелёным фломастером. Это героическое пианино пережило блокаду Ленинграда. И хотя оно уже давно не строит — колки совсем рассохлись и реставрация может обойтись в стоимость двух новых пианин, выбросить его я никак не могу, и не хочу. Спереди у него изображены скрипичные ключи, а на крышке всегда стоял гипсовый бюст Бетховена, пока упавший с потолка кусок лепнины не проломил ему голову.
Дедушка очень любил антикварные вещи. Помню, в детстве мы играли настоящим белым пушистым страусиным веером. И конечно раздербанили его на пёрышки. Ещё у меня сохранился звонок для вызова прислуги с голубой мраморной кнопкой, бронзовая обезьяна и дедушкина трость с серебряным набалдашником.
Предполагаю, что бабушка с дедушкой всё-таки происходили не из рабоче-крестьянских семей. Был в них какой-то аристократизм. В отличие от моего отца, дедушка всегда любил красиво одеваться. У него всегда были модные начищенные туфли. Туфли чистил ему сапожник, сидевший в своей будке прямо на углу Невского и улицы Бродского, наискосок от Думы. У этого сапожника была целая куча баночек с разноцветной ваксой. Дедушка и меня водил к этому сапожнику чистить мои маленькие туфельки. И мне это очень нравилось. А ещё, когда я была где-то классе в 3-4, дедушка отвёл меня в швейное ателье, что находилось напротив кинотеатра Родина, недалеко от цирка, где мне после нескольких примерок индивидуально пошили настоящие модные брюки (тогда ещё моя фигура позволяла их носить:)).
Сам дедушка всегда носил модные с иголочки, индивидуально пошитые для него хорошим портным костюмы, которые также до сих пор висят в шкафу. Выбросить жалко, они почти новые, а продать невозможно, т.к. дедушка был маленький и кругленький. Где сейчас найдёшь человека с такой фигурой!
Несмотря на провокационное для Советского Союза еврейское имя, дедушка не страдал комплексом неполноценности. В отличие от многих других евреев, ни своего имени, ни фамилии в паспорте он не менял, хотя мог. У него всегда было хорошее настроение, он много шутил и дарил окружающим маленькие подарки. Дедушка никогда не вёл среди меня «националистической» пропаганды, но когда он однажды увидел меня выходящей из автобуса с абсолютно русским белобрысым мальчиком - "Дедушка, познакомься, это Серёжа!", - его чуть кондрашка не хватила.:)
Деда Изя с детства водил меня в синагогу, где разговаривал на абсолютно незнакомом чужом языке. Как я значительно позже узнала, этот язык должен был быть моим родным и назывался он идиш. Посещение синагоги было для меня всегда чем-то таинственным, запретным и немного неприятным. Там было всё чужое. Хотя весёлые праздники, на которых люди пели и плясали, мне нравились. Когда я была маленькой, дедушка часто любил меня в шутку спрашивать:» Ты идышка или гойка?» Не понимая, чего от меня хотят, я обиженно отвечала:» Я — девочка!»
Итак, в 1929 году бабушка с дедушкой и маленькой мамой переехали в Ленинград. Жили на Васильевском. Вообще 30-е годы — тёмный период жизни семьи. Но я могу себе представить, почему дедушка так боялся рассказывать о том времени. Помните у Булгакова в Мастере и Маргарите сцену, где у богатых трясли золото в подвалах НКВД? Не знаю были ли богатыми бабушка с дедушкой, но мне удалось выяснить, что примерно то же самое произошло с бабушкиным родным братом, дядей Мишей. Это тот, которому принадлежал Театр Комедии на Невском, что рядом с Елисеевским магазином и напротив Катькиного садика. Но, дядя Миша заслуживает отдельной истории. А что было с дедушкой, где он работал, чем занимался — ничего не известно. Учитывая его деловые качества (к сожалению, у единственного в нашей семье), думаю, что во времена НЭПа он был предпринимателем.
А во время войны, отправив маму с бабушкой вместе с Мариинском театром, директором которого был наш родственник (мама рассказывала, как она видела Уланову и Дудинскую в Лебедином озере, сидя в царской ложе), дедушка остался в Ленинграде, где и пережил всю блокаду. Только, когда открыли движение по льду Ладожского озера, он смог выехать во Фрунзе (теперь - Бишкек, столица Киргизии), куда вместе с театром уже переехали мама с бабушкой. У дедушки была цинга и потом всю жизнь болели ноги.
После окончания войны они вернулись обратно в Ленинград, но квартира на Васильевском была уже занята другими жильцами. Тогда дедушка купил у любовника дяди Мишиной жены, опереточной актрисы Изабеллы две комнаты на Гулярной (потом Лизы Чайкиной). Вот эту квартиру я помню прекрасно. Помню дворы, забитые поленницами дров, большую комнату с круглым столом
посредине, покрытым скатертью с бахромой и свисающим над ним большим круглым оранжевым абажуром тоже с бахромой, с буфетом красного дерева у одной стены, а у другой стены - пианино «Красный октябрь» с двумя бронзовыми орлами — канделябрами над ним. Вместо свечек туда вкручивались белые электрические лампочки-миньон. Эти орлы ещё живы. Только не знаю, что с ними делать. Продавать жалко, а везти в Германию — тяжело. Они вообще не подъемные. Помню, как дедушка доставал из буфета маленькие серебряные конусовидные рюмочки с эмалевой инкрустацией, наливал туда немножко какого-то сладкого вина и давал мне пить. Было очень вкусно.
Этот буфет красного дерева со многими дверцами, отделениями и ящичками тоже ещё жив. Жив также и овальный резной стол с завитушками вместо ножек, тоже красного дерева. Кроме буфета и стола сохранились ещё два старинных стула-кресла. Ну, настоящие стулья из романа Ильфа и Петрова. Когда у нас в квартире жила семейка молодых актёров, они эти стулья даже вскрыли. Но бриллиантов так и не нашли.:) У меня рука не поднимается выбросить всю эту старинную мебель на свалку. Она меня греет, когда я приезжаю в Питер, хотя и собирает кучу пыли. А самое главное, что я не могу выбросить, это то самое чёрное пианино «Красный октябрь». К нему ещё есть круглый крутящийся пианинный стульчик, чтобы у начинающего пианиста не болтались ноги. На этом стульчике за этим пианино ещё сидела и играла гаммы моя мама, потом я, потом мой сын, ставший в конце концов музыкантом, а потом и моя дочь, которая рисовала на белых клавишах каракули зелёным фломастером. Это героическое пианино пережило блокаду Ленинграда. И хотя оно уже давно не строит — колки совсем рассохлись и реставрация может обойтись в стоимость двух новых пианин, выбросить его я никак не могу, и не хочу. Спереди у него изображены скрипичные ключи, а на крышке всегда стоял гипсовый бюст Бетховена, пока упавший с потолка кусок лепнины не проломил ему голову.
Дедушка очень любил антикварные вещи. Помню, в детстве мы играли настоящим белым пушистым страусиным веером. И конечно раздербанили его на пёрышки. Ещё у меня сохранился звонок для вызова прислуги с голубой мраморной кнопкой, бронзовая обезьяна и дедушкина трость с серебряным набалдашником.
Предполагаю, что бабушка с дедушкой всё-таки происходили не из рабоче-крестьянских семей. Был в них какой-то аристократизм. В отличие от моего отца, дедушка всегда любил красиво одеваться. У него всегда были модные начищенные туфли. Туфли чистил ему сапожник, сидевший в своей будке прямо на углу Невского и улицы Бродского, наискосок от Думы. У этого сапожника была целая куча баночек с разноцветной ваксой. Дедушка и меня водил к этому сапожнику чистить мои маленькие туфельки. И мне это очень нравилось. А ещё, когда я была где-то классе в 3-4, дедушка отвёл меня в швейное ателье, что находилось напротив кинотеатра Родина, недалеко от цирка, где мне после нескольких примерок индивидуально пошили настоящие модные брюки (тогда ещё моя фигура позволяла их носить:)).
Сам дедушка всегда носил модные с иголочки, индивидуально пошитые для него хорошим портным костюмы, которые также до сих пор висят в шкафу. Выбросить жалко, они почти новые, а продать невозможно, т.к. дедушка был маленький и кругленький. Где сейчас найдёшь человека с такой фигурой!
Несмотря на провокационное для Советского Союза еврейское имя, дедушка не страдал комплексом неполноценности. В отличие от многих других евреев, ни своего имени, ни фамилии в паспорте он не менял, хотя мог. У него всегда было хорошее настроение, он много шутил и дарил окружающим маленькие подарки. Дедушка никогда не вёл среди меня «националистической» пропаганды, но когда он однажды увидел меня выходящей из автобуса с абсолютно русским белобрысым мальчиком - "Дедушка, познакомься, это Серёжа!", - его чуть кондрашка не хватила.:)
Деда Изя с детства водил меня в синагогу, где разговаривал на абсолютно незнакомом чужом языке. Как я значительно позже узнала, этот язык должен был быть моим родным и назывался он идиш. Посещение синагоги было для меня всегда чем-то таинственным, запретным и немного неприятным. Там было всё чужое. Хотя весёлые праздники, на которых люди пели и плясали, мне нравились. Когда я была маленькой, дедушка часто любил меня в шутку спрашивать:» Ты идышка или гойка?» Не понимая, чего от меня хотят, я обиженно отвечала:» Я — девочка!»
