Отпуск втроем

[uhu_uhu]

Окончание.

Отрывок из дневника.

Б./ в своей комнате, пишет в дневнике./ Надо ли бороться с горем, страданием, со злом, с несчастной безответной любовью? Можно ли, применяя законы социальной психологии. Аутотренинга, гипноза и т.д. стараться избавлять себя и других от страданий? Я уверен, что сегодняшнее состояние развития мозгов это позволяет, технически это возможно /в той или иной степени, разумеется/, но допустимо ли это с точки зрения моральной, нравственной? Как избавлять человека от дорогих ему страданий? Разве мы не обедняем его этим? Нивелированное счастье, не выстраданное, не вымученное – это пресное счастье, оно дешевое. Богатство эмоций – оно разнообразит, украшает жизнь, как разные цветы, даже с колючками. Можно ли вмешиваться, даже против желания страдающего? Нет, против желания – нельзя, ведь он страдает сам, хочет страдать, у него комплекс страдания. Никому не позволено лезть в сапогах в чужую душу. / Отличный повод умыть руки, не вмешиваться, спокойно и самодовольно отойти в сторону! /Нет, нельзя, не могу я пройти мимо. Что же делатв? Пытаться убеждать и переубеждать его? Заниматься психотерапией? Но это тоже насилие над личностью. Так что же, всё-таки пройти мимо? И проходя сострадать ему, увеличивая страдание в этой юдоли слёз? Или вмешаться наперекор всем, совершить насилие над личностью в надежде на то, что когда-нибудь потом, осознав результат, он придёт и поблагодарит? Случай дал мне ключик от судьбы двух человек, близких мне, а я не знаю, имею ли я право касаться этого ключа. А если не поблагодарит, а проклянёт? Зачем, скажет, лез? Сиди себе сам по себе, со своим носом, и если делать нечего, ковыряй в нём, а в чужие дела не лезь!
Так что же, не мешать другим страдать? Не обеднять жизнь? Дать каждому испить свою чашу? Это проще всего. Но такое решение дурно пахнет.
Где та мера, до которой я имею право вмешиваться в чужую жизнь? Обычно это прерогатива судьбы, т.е. господа Бога или случайности, кто во что верит. Но вот я купаюсв в море и вижу, как ребёнок, девочка, плывёт в сторону от берега, плачет, захлёбывается, «бабушка, бабушка!» зовёт, и уже не видит никого. Пусть тонет, я мог и не видетв этого? На моих глазах женщина ломает себе жизнь. Пусть ломает? Я имею право только дать ей совет и наблюдать, как она его не слушает? Значит, кража, обольщение, эгоизм, подлоств – пусть существуют, хотя бы потому, что и сам-то не ангел с крылышками? Это их право, на существование? А моё право – пройти мимо? И зайдя за угол, плюнуть себе в лицо? Нет. НЕТ. Но тогда – непрошенное вмешательство? Насилие?
Предположим, я начинаю шантаж, угрожаю разоблачением, разнесением сплетен – во имя благой цели. Что я могу ещё сделать? А он будет сопротивляться. Я стану врагом своему другу. Он возненавидит меня за эту, так называемую «дружбу». И он, и его родители имеют право быть такими, какие они еств, а каждый, кто сует нос в чужие дела, должен получить по носу. Друг – это тот, кто разделяет твои слабости, понимает и прощает, и вместе с тобой прячет эти слабости от всего света. А если он что-то вынесет на свет, то он – предатель!
Я дружбу понимаю иначе. Но моё понимание делает меня врагом моего друга. Врагом из дружеских побуждений. Имею ли я на это право?
Со всех сторон плохо. Я не могу смолчать, отойти в сторону /мне будет стыдно самого себя!/, и не имею право вмешиваться в жизнь двух взрослых самостоятельных людей, которые меня об этом отнюдь не просят. Что делать? Где найти компромисс?
Господи, хоть бы он сам, без всякого моего вмешательства, женился на Р.! Это решило бы... нет, и это ничего не решит. Рая не будет с ним счастлива. Зная о её положении /он же врач, всё-таки!/ и демонстрируя ей своё пренебрежение, он убил себя в её глазач /да и в моих тоже/. Она ещё любит, преданно, потерянно: это в характере её, и слишком много она глупостей наделала в этой любви, и возраст, она всю себя отдала, всю свою личноств, и обратно пути нету. Но он бил и по её сердцу, и по её рассудку. Сейчас рассудок в разладе с сердцем, она всё понимает, а у неё рассудок кое-что значит. Эх, Раечка, очередная жертва... Разве такой судьбы она заслуживает?
Жертва? Такая же, как и он сам – жертва своих родителей, жертва своего характера.
Выходит, виноватых нет, кругом одни жертвы, и никому ничем помочь нельзя.
Хорошенький вывод, очень удобный, чтобы отойти в сторону...
Как быть?

Развалины Генуэзской крепости. День 26-й.

Утро. Б. лежит в постели. Входит С.
С. Проснулся? Чего не встаёшь зарядку делать? Пора, пора, восьмой час. Какие планы на сегодня? Я хочу поехатв посмотреть развалины Генуэзской крепости. А ты?
Б. Годится, идея хорошая. Поедем, только сначала нужно сделать одно дельце. Р. встала?
С. Собиралась вставать, когда я уходил.
Б. Прекрасно. Ты сейчас пойди к Р., сделай ей предложение, и тогда мы втроём педем в Феодосию, смотреть развалины.
С. Какое предложение?
Б. Ну какое, обыкновенное. Сделай ей предложение выйти за тебя замуж. Это много времени не займёт, я пока буду делать зарядку. Потом позавтракаем и поедем.
С. смешался, пятится к двери: Э – э... /выскакивает из комнаты/.

Через 15 минут Б. сталкивается с С у туалета. С. отворачивается.
Б. Чего ты переживаетшь? Ты делаешь предложение, она отказывает, и мы едем в город. Всё очень просто. Давай, давай, иди к ней.
С. /сердито/. Можешь считать, что я это уже сделал.
Б. Нет, так не считается. Надо пройти своей дорогой, если уж ступил на неё. Никуда не денешься, отступать поздно. Иди, иди! /расходятся/.

За столом, все трое завтракают.
Б./намазывая хлеб/. Ну, ты уже сделал своё предложение?
С. Какое? /У него такой жалкий вид, что Б. отступает/.
Б. Ну, насчёт поездки на развалины?
С. Она не хочет ехать.
Б. Почему, Р., ты не хочешь ехать? Там же очень интересно.
Р. Сёма сказал, что я не хочу. Правда, поезжайте сами, я посижу дома. Мне и тут дело найдётся, простирнуть... Да и настроение...
Б. Сами? Хм. Может, это и к лучшему. Ладно, поедем сами. А ты, кстати, напрасно уходишь от разговора.
С. /готов бросить завтракать и уйти/. А чего нам говорить? Всё и так ясно, говорить не о чем.
Б. Спокойно, не волнуйся. Отпуск кончается, скоро мы вернёмся домой. Нас же все будут расспрашивать, родители и друзья, как мы тут жили. Что же я им скажу? И что ты скажешь? И что Рая? Надо же согласовать...
С. вскакивает, уходя бросает через плечо: Говори, что хочешь!
Б. вслед: Значит, ты мне даешь карт бланш? Спасибо! К сожалению, у меня слишком много есть о чём рассказывать. Хотелось бы меньше.

Через час Б. входит в комнату, где живут Р. и С. Р. лежит на кровати, закинув руки за голову. С. собирает папку для рисования.
Б. Так ты всё-таки собираешься ехать в город? Это удачно, нам по пути. А ты Р., поедешь с нами?
Р. Мне что-то нездоровится, я останусь дома. Голова кружится.
Б. Ну, ладно, мы поехали. Вернемся к обеду, если ничего не случится.

Развалины башен и каменных стен, яма для археологических раскопок. В проломах стен – великолепный вид на море и город. Вдали горы.
С. /читает/. «Башня, воздвигнута консулом Константином, ХVII век». Каждый генуэзский консул возводил здесь свою башню.
Б. А вот эта деревянная балка, неужели и ей 300 лет?
С. Конечно, она же вделана в камень. Тут в башне был балкон. Винтовая лестница для подъёма на смотровые площадки. А вон там – стена карантина, где выдерживали рабов перед продажей. Ты знаешь, их не зря выдерживали именно 40 дней – это максимальная длительность любой заразной болезни. Откуда они тогда могли это знать? Поразительно.
Б. Значит, знали. Мы вообще теперь мало знаем, что люди тогда знали. А вот этот вид – ты смотри! – и три века назад был таким же! Море...
С. Завтра я опять сюда приду. Тут стлько нужно рисовать!
Б. Слушай, это всё хорошо, но ты мне всё-таки ответь, что с тобой-то происходит? Я же вижу, ты всё мечешься, нервничаешь, места себе не находишь. В чём дело? Что у тебя случилось? Мне казалось, всё в порядке.
С. Нет, Б., это слишком тяжёлый для меня разговор. Я знал, что ты будешь спрашивать, но я не могу сейчас говорить. Мне очень трудно. Ты пойми, у меня голова кружится и перебои с в сердце. Давай отложим.
Б. Давай отложим, как хочешь. А может быть, если ты поговоришь, то и голова и сердце успокоятся? Ведь если поделиться, всегда легче. Тем более, что с тобой не чужие, и хотят тебе не зла, а добра. Может быть, мне бы и не следовало тебя расспрашивать, но после того, как ты меня втравил в разговор с родителями...
С. Я тебя не втравливал! Это они сами! Ты мог и отказаться... я не...
Б. Ну извини, я не то слово употребил. Я сам влез, они хотели – это не важно. Важно то, что я волею судеб оказался в курсе дела, так чего же тебе от меня теперь скрываться? Я ведь и сам о многом догадываюсв, может быть не всегда правильно. От этого могут быть ошибки. А если ты бедешь откровенен, ошибок можно будет избежать. Дело-то достаточно серьёзное.
С. Понимаешь, я уже месяц нахожусв между молотом и наковальней. Я же истрепал все нервы. Какой там отпуск, я чуть живой...
Б. Что же, это всё из-за того, что родители против Р.?
С. Да. Понимаешь, если я поступлю по-своему, я нанесу им удар. Они больные старики, и я никогда этого себе не прощу.
Б. Но ты совершенно не прав! Они же против именно Р. ничего не имеют! Я же тебе пересказал мой разговор с отцом. Они привыкли к тебе такому, какой ты еств, и боятся изменений. Но ведв они же делают это из любви к тебе. Они любят тебя, поэтому здесв драмы нет: их нужно просто убедить, что это именно то, что тебе нужно. Их легко, ну сравнительно легко, привести к новому состоянию, если только они поверят, что тебе будет хорошо. А сам ты, кажется, в этом раньше не сомневался. Родители тебе добра желают, а тут - явное добро. Они же не хотели бы, чтобы ты остался старым холостяком! Не так ли?
С. Нет, Б., ты их не знаешь.
Б. Ну почему не знаю, я же разговаривал с ними. Может быть, они тебе не передали наш разговор? Вот, например, отец вспоминал Зою и ещё одну, не помню как её...
С. Лёля, она на 16 лет моложе меня.
Б. Ну вот! Чего же они хотят? Чтобы эта жена через 10 лет стала тебе изменять? Да и вообще, что это за подход к выбору невесты, как к вещи в комиссионном магазине! Надо же любить! И не по заказу1 Браки заключаются на небесах! Нет, тут ты не прав с молотом и наковальней. Они просто волнуются, как бы не прогадать. Робеют от реальности самой возможности женитьбы. Они не против Р. Так что, если бы ты за них преодолел эту робость, то они бы не заболели, а наоборот, обрадовались бы.
С. Нет, Б., я их здорвьем рисковать не могу. Так что я решил тут попридержать немного, чтобы растянуть время и дать им возможность привыкнуть. Смотри, вон армянская церковь. ХIV век. Надо же, какая старина!
Б. /после паузы/. Скажи, а если бы они были решительно против Р., ты порвал бы с ней?
С. молчит, уходит за церковь.
Б. /догоняет его/. Знаешь, мне тут непонятно другое: твоё отношение к ней. Зачем же ты её в такие условия поставил? Она сорвала себе диссертацию, бросила посередине работу, отказалась от участия в правительственной комиссии по приёмке нового моста на БАМе, принесла неприятности начальнику, скомприметировала себя перед родственниками, а ты привёз её сюда и держишь себя так, будто тебе её навязали. И не хочешь с ней поговорить. Ты бы ей хоть как-то объяснил, успокоил её. Нельзя так...
С. Нет, я ей ничего сказать не могу. Это должно остаться тайной. Зачем ей знать? Ты же сам мне советовал, ей ничего не говорить...
Б. Так ведь ты испортил ей отпуск, она же заболела вместо отдыха!
С. А я? Я, ты думаешь, отдохнул? Я чуть живой, голова кружится. Не сплю.
Оба по крутой тропинке спускаются с горы.
Б. Ты меня извини, но я этого понять не могу. Ты же её так потеряешь. А это твой последний шанс. Другого такого человека ты не найдешь. Что же, ты на себе крест поствишь? Ты хоть понимаешь, что происходит?
С. Ну почему... Это видно будет...
Б. Зачем же ты её сюда привёз? Ты мне говорил два месяца назад, что такого глубокого чувства у тебя в жизни не было. Я видел, что так оно и есть, она тебя тоже любит, и дело идёт к семье. А что теперь? Она тебе в тягость. А ссылка на родителей тут, в Крыму, вовсе ни к чему, их ведв нет здесв. Значит, дело не в нич, а в тебе.
С. молчит.
Б. Ты говоришь, родители. Но ведь они узнают, что ты здесь с ней жил в одной комнате. Как они отреагируют? Это их не расстроит?
С. Вот поэтому я хотел бы знать, что ты будешь говорить дома о нашей жизни. Я бы просил тебя...
Б. Ты знаешь, врать я не буду. Конечно, и кричать тоже незачем, но если спросят, я скажу, как было на самом деле. Естественно то, что я видел и слышал, не больше того. Но вдруг они сами меня спросят?
С. Они у тебя ничего спрашивать не будут.
Б. Почему? Им же интересно. Кроме того, они узнают со стороны, ну хотя бы тётка твоя Аня, которая вас познакомила, она знает ведь, что вы вместе поехали? А Р. не умеет врать.
С. Конечно, Аня знает. Ну пусть. Нет, это ничего.
Б. Впрочем, ты прав. Родителям, вероятно, не так уж тяжело узнать, что у тебя была любовница. Шалости мальчика... Лишь бы не жениться... Но Рая-то, Рая! С ней что будет? Ты же ей всю жизнь поломал! Тем более, что подобное у неё было в 20 лет, и этого хватило на то, чтобы на 14 лет отшатнуться вообще от мужчин. А теперь - опять! Может ты был и её последний шанс. Как же она теперь?
С. останавливается перед каком-то памятником, читает: «Скала сия напомнит живым, живущим на тех же скалах, о поисках источника для утоления жажды людей и животных этой местности...» А, муть. Слушай, давай сойдём в Москве, сходим в Третьяковку, в Загорск съездим... Я же в Москве почти не был, только проездом. Всё равно пересадку делать...
Б. А где же мы там остановимся? Гостиницы, знаешь, - не попадёшь.
С. А у Р. там сестра живёт, мы у неё остановимся на 2-3 ночи.
Б. Ну вот, удобно ли это? Хватит, что Р. уже в Ленинграде опозорена, ещё на Москву распространять? Как же она приедет к сестре с двумя парнями, с которыми месяц прожила в отпуске? Ты же знаешь, у них вся семья очень старомодная. Да нет, ты как хочешь, а я не могу. И тебе не советую. У тебя же свои родственники в Москве есть, остановись у них.
С. Ну да, они в Тёплом стане живут, это знаешь какая даль? А сестра Раи, подумаешь, она сама без мужа живёт, только с сыном. Она сама такая, подумаешь... Ничего особенного.
Б. Нет, я поеду прямо домой.
С. /холодно/. Ну, как хочешь. /решительно идёт к автобусной остановке/.

Прощание с морем. День последний.

Б. Что вы вчера делалли, пока мы с ним развалины осматривали?
Р. Простирнула немного, письма писала. Ну, как вы поговорили? Что он вам сказал?
Б. Сначала вообще не хотел говорить, это говорит, слишком тяжёлый разговор. У него и так сердце болит, голова кружится, чуть живой. Вы сами знаете, как это выглядит. Короче, он утверждает, что всё дело в родителях. Их огорчить, значит – убить, а этого он себе никогда не смог бы простить. Ну, поэтому нужно временно охладить отношения, протянуть время, пока они привыкнут...
Р./вздыхает/. Я так и знала. /В её голосе – покорность судьбе/.
Б. /горячо/. А я ему сказал, это – чепуха! Причём тут родители? Их же здесь нет! Они далеко, и за ним не подглядывают. Меня стесняться нечего, я им бы не передал. Да и с тобой мог бы честно поговорить! Зачем же быть такой свиньёй?
Р. /опускает голову/. Мне он сказал, что объяснить ничего не может, есть обстоятельствя, но он всё скажет мне через два месяца.
Б. Да? А что случится через два месяца? Что изменится?
Р. Он сказал, что тогда всё будет по-старому. Ничего, конечно, не случится, но он так сказал...
Б. /пожимает плечами/. И ты ему веришь? О, господи! Ну, ладно, вам виднее. Вон он идёт. /Входит С./ Какие наши планы на сегодня?
С. Лично я собираюсь бриться.
Б. Ладно, вы тут пока брейтесь, а я схожу на берег, поброжу немного. Попрощаюсь с морем.
Б. бредёт по берегу, внимательно глядя под ноги: он собирает красивые ракушки, которые увезёт домой. Многие половинки – секторы с волнистыми краями, напоминают что-то очень греческое. Б. ложится, пересыпает песок с руки на руку, выбирает чёрные камушки. Море отливает металлом, солнце блеклое, почти не греет, с воды тянет холодом. Чувствуя приближение депрессии, Б. возвращается домой, надо срочно рассеяться, иначе будет поздно. Но дома никого нет. Р. и С. ушли. Вероятно, тоже на пляж, они разминулись. Дома только две собаки. Дружок и Малыш, привязянные у своих будок. Б. прошёл в свою комнату, посидел на кровати, посмотрел, как Дружок чешется, подняв заднюю лапу. Первый раз за месяц он остался один. Вздочнув, пошёл обратно на пляж. Ему хотелось найти Р. и С., и в то же время побыть одному. На старом месте их не было. Он пошёл вдоль кромки воды, загребая ногами песок. Кое-где лежали на пляже люди, одетые, сделав из палок и тряпок загородку от ветра. Пройдя километра два, мимо поваленного решётчатого забора турбазы, мимо навеса, мимо домиков туристов. За одним из домиков стояла садовая скамейка, спрятанная от ветра. Б. сел, открыл журнал. Вдруг взгляд его упёрся в лежащую за невесом пару: Р. и С. лежали на песке, раздетые, рядом, головами вместе. Они тихо говорили о чём-то, он иногда обнимал её за шею, а она прижималасв к нему ухом. Они целовались. Б. уткнулся в журнал, всё читал, не листая страниц. Они всё лежат, не чувствуя ветра, забыв о времени. Давно хотелось есть. Наконец, они поднялись и не одеваясь пошли к дому, прижавшись друг к другу. Он обнимал её за плечи, она его за пояс. Он – грузный, переваливаясь, она – изящная, в цветастом купальнике. Б. кажется, что их уход по песку – как кадр из полузабытого, очень грустного фильма. Подождав немного, он выбрался на дорогу и пошёл домой. Они пришли через час.
Р. Где ты был, мы тебя искали...
Б. /сухоч/. На пляже.
С. Неправда. Мы были на пляже, тебя там не было.
Б. /вяло/. Наверно, я был в другом месте...

Эпилог.

Телефонный разговор через месяц.
Б. Будьте любезны попросить Раю.
Р. Это я. Здравствуйте, Б.
Б. Узнала? Как жизнь? Как здоровье? Как мой друг поживает? Я ведь его после приезда почти не видел и не разговаривал.
Р. Правда? Я его тоже не вижу. Мы виделись раза 3, ходили в гости. Он очень занят, и я тоже много работаю. Он звонит редко.
Б. Ну понятно, перевёл тебя в режим консервации. Скажи пожалуйста, ты у врача была? Ты же мне обещала сказать точно... Время-то стучит.
Р. Это моё личное дело. Больше я об этом говорить не буду.
Б. Как!!! Впрочем, действительно, твоё личное дело. И что ты решила?
Р. Я решила работать. Надо догонять упущенное. В командировку поеду...
Б. Работа, командировка, всё хорошо. Но время стучит! Что будет?!
Р. Я же сказала, это моё дело. Как твоя семья, дети?
Б. Семья, дети в порядке. Ты убиваешь меня. Одумайся, Рая, что ты делаешь? Ты хоть сама-то понимаешь?
Р. Не надо об этом говорить.
Б. Ну ладно, извини за беспокойство. Я тебя понимаю. Целую руки тебе, Рая. И будь здорова. Ты же знаешь мой телефон? Звони!
Р. Пока. Привет всем. / отбой/.